Елена Сазанович - Смертоносная чаша [Все дурное ночи]

Уже на улице, переведя дух, подумал:«А ведь у меня все нормально. Абсолютно все!» И почти бегом направился по страшному адресу, словно убегая от своих мыслей. Я очень не хотел, чтобы у меня все было нормально, потому что понимал, что счастье нормальным быть не может.

Я долго блуждал под мерзким моросящим дождем в поисках нужной мне улочки Андреевской. Маленькой, узенькой, мощенной крупными камнями. Я и не подозревал, что в нашем огромном, суматошном городе существуют такие неприятные райончики. С низкими домами. Темными подворотнями. Подгнившими, перекошенными крышами. Мимо меня не прошла ни одна машина. И повстречался лишь единственный и то весьма подозрительный тип, который косился на меня из-под кругленьких линз близорукими глазками. И почему-то держал одну руку в кармане.

Я усмехнулся: пожалуй, до нужного места можно и не дойти. И не обязательно добровольно искать смерти. На этой улочке могут запросто прихлопнуть и без моего согласия. Я с опаской глянул на карман этого типа. Он, словно отвечая на мой взгляд, вытащил портсигар и вызывающе дыхнул мне в лицо горьким дымом. Я облегченно вздохнул.

Странно все-таки устроен человек. Я по собственной воле шел за смертью. И в то же время испугался, чтобы не поспешил исполнить мое желание случайный прохожий. Неужели одна смерть может быть краше другой? Если результат один…

Я долго бродил по пустынной Андреевской (не понятно, в честь какого Андрея названной). Номера нужного дома так и не нашел, поэтому решил вычислить самое подозрительное, на мой взгляд, место. Мои подозрения привели к глухому забору. Я попытался отыскать вход, но безуспешно. Прислонившись к забору, я решил немного подождать. В конце концов, рано или поздно здесь должна ступить нога человека. До утра я, конечно, торчать не собирался, прикуривая одну сигарету от другой и любуясь почерневшими от дождя крышами и грязными лужами. Меня бы долго не хватило на такой пейзаж. После второй сигареты я уже решил вернуться домой. И сказать что-нибудь ласковое своей жене Оксане по случаю успешного избежания самоубийства. В любом случае – дома теплее. А погибать из-за воспаления легких я не собирался. Это было довольно скучно.

Но мне повезло: вдруг я увидел, как одна доска в заборе отодвинулась и кто-то в черном дождевике пролез в образовавшуюся дырку. Огляделся и, не заметив никого, аккуратно заделал забор.

Дождавшись, когда «черный дождевик» скроется за поворотом, я нашел передвижную доску и юркнул в образовавшуюся дырку. Казалось, я пробирался сквозь мокрые заросли, колючие и густые, целую вечность. Наконец уткнулся в высокий особняк из красного кирпича. Похоже, отчаявшиеся жители нашего города надежно укрылись здесь от своих жизнерадостных собратьев. Я поднялся по каменной лестнице и на всякий случай приложил ухо к резной двери, но абсолютно ничего не услышал. Уже порядком стемнело, и мне пришлось искать кнопку звонка на ощупь. Безрезультатно. Тогда, собравшись с духом, я принялся колотить в дверь.

– Кто там? – послышался глухой бас.

– Сто грамм, – еле слышно пробурчал я. А вслух громко и вежливо сказал. – Я – гражданин, жаждующий как можно скорее очутиться плечом к плечу с отчаявшимися собратьями. И понять, что я не одинок в этом печальном мире.

За дверью хмыкнули и не менее вежливо ответили:

– Вы ошиблись адресом, молодой человек. В этом доме царит радость, а не печаль.

Я нахмурился, но отступать не собирался. В конце концов, если это клуб счастливцев, мне тоже не помешает взглянуть на их жизнерадостные физиономии.

– Прекрасно! – воскликнул я. – Вы, надеюсь, не прочь поделиться со мной, унылым странником, своим счастьем?

Мою иронию на сей раз не проглотили, и в ответ раздался грубый хрип:

– Кто вы?

Кто? Если бы я это сам знал. Мне уже захотелось процитировать: Я тот же, что и вы, гонимый миром странник, но только с русской душой. Но я вовремя спохватился, сообразив, что на меня в итоге спустят стаю борзых, которые здесь, судя по внешнему виду особняка, наверняка в наличии. И я как можно серьезнее ответил:

– Этот адрес дал мне по доброте души мой единственный друг. Друг на всю жизнь.

– Кто?

– Его фамилия Лядов. Володя Лядов.

Почему-то это подействовало моментально. Видимо, в этом славном теремке неравнодушны к богеме. Дверь распахнулась – и на пороге возник малюсенький человечек с редкой бородкой. Он был настолько худой, что кожа, казалось, просвечивалась. Да уж, никак не ожидал, что у такого замухрышки, разодетого в огромную, не по размеру, униформу швейцара, такой низкий, хорошо поставленный голос.

– Пройдите, молодой человек. – Он показал круглой головой, смешно болтающейся на тонкой шее.

Я последовал за ним по длинному узкому коридору, стены которого были сплошь увешаны зеркалами. Интересно, подумал я, какое счастье ожидает меня дальше, если первым делом встретился тип с такой рожей.

Наконец мы уперлись в дверь, расписанную масляными красками. Я поморщился. Такая живопись меня никогда не приводила в восторг. На двери во весь рост была нарисована девушка. Длинные черные волосы. Раскосые темные глаза. Белое длинное платье, похожее на балахон. Но не это меня смутило. В руке, унизанной золотыми браслетами, она держала огромную косу. И, улыбаясь прелестным алым ротиком, помахивала ею. А в верхнем углу двери красной краской, так пошло напоминающей кровь, были выведены большие буквы КОСА, три из которых я сразу же разгадал.

– Клуб отчаявшихся сограждан, – по слогам отчеканил я. – Но что означает последняя буква, господин швейцар?

Человечек смутился, но тут же гордо тряхнул головой.

– Господин Варфоломеев, – поправил он меня, представившись с таким высокомерным видом, словно передо мной стоял не какой-то зачуханный карликовый швейцар, а сам владелец замка, граф Варфоломеев. Но, как гостю, мне пришлось смириться.

– Хорошо, господин Варфоломеев. Так что же означает буква «А»?

– Андреевская. Так наш район называется. Впрочем, и не только поэтому.

– М-да, – неопределенно протянул я.

– Вам понравилось? – Швейцар кивнул на мерзкую живопись на двери. И впился в меня своими маленькими глазками.

Как может понравиться такая чушь собачья? Более гадкой живописи я не встречал. И не подозревал, что смерть может выглядеть такой красивой и жизнерадостной. До безобразия. Но, помня цель своего визита, ответил:

– Да, это прекрасное отражение действительности. Вернее, того, что идет после нее. Оригинальное мышление художника. Славная красавица – смерть.

– Вы поэт? – усмехнулся швейцар.

– В некотором роде. Если актерскую профессию можно назвать поэзией.

– Безусловно, можно, – обрадовался Варфоломеев, услышав, что я артист. – Ну, что ж, поздравляю с началом вашего счастливого пребывания в нашем клубе. Считайте, что двери для вас открыты.

Он распахнул передо мной дверь, и я вошел в зал. И восхитился. Я не привык к такому великолепию. Высокие потолки с бронзовыми люстрами, каждая из которых низко свисала над столиком и была увенчана тремя длинными тонкими свечами. Мерцающий свет рассеивался по просторному, но уютному залу и отбрасывал на пастельно розовые стены тени людей, сидящих за столиками. На полу возле каждого столика стоял вазон с яркой зеленью, усыпанной мелкими розовыми цветочками. Кресла красного дерева с мягкими атласными сиденьями удачно дополняли их. А пол был покрыт ковром темно-вишневого цвета. В углу зала возвышалась сцена, затянутая черным бархатом. В общем, здесь не было ничего лишнего и ничего дешевого. Зато очень много таинственного. Но эта шикарная обстановка мне не понравилась. В ней было что-то вычурное. Надменное и безвкусное. Несмотря на правильное сочетание цветов и стильный дизайн.

Я был приучен к другой жизни. Более простой и уютной. И мне она нравилась. В моей маленькой квартирке было все необходимое для жизни. И я был благодарен своей жене за то, что она никогда не требовала большего. Ей не нужна была шикарная мебель. Шикарные рестораны. Сверхдорогая косметика. И сверхизысканная еда. Ей было достаточно того, что она имела. Ей достаточно было меня. Хотя я ее давно разлюбил.

Я хорошо помню, как она окончательно пленила мое сердце. Это был день, когда я, решив покорить Оксану любым способом, пригласил ее в довольно приличный ресторан и заказал довольно приличные блюда (мой успех в то время позволял это, к тому же оставалось кое-что от родителей).

Оксана сидела за столиком у окна, лениво потягивая французское шампанское и едва прикасаясь к утке «аля орандж», политой соусом из апельсинового ликера и украшенной ломтиками лимона.

– Ты всегда так живешь? – Оксана, улыбаясь, смотрела на меня.

И я, изображая из себя лихую знаменитость, ответил:

– Да уж, такие мы – жрецы Аполлона.

Она пожала плечами.

– А для меня важнее всего – любовь. Мне всегда казалось, если любовь существует, остальное не важно. И ни на что уже не следует обращать внимания. Правда? А если ее нет, тогда, конечно… Но, видя людей, окруженных роскошью и живущих ради нее, я думаю, как они, в принципе, несчастны. Они чем-то обделены. У них нет главного.